Лаврентьевская летопись читать. Лаврентьевская летопись

Лаврентьевская летопись: тайна листа 167

Как отмечалось в предыдущей статье, в Лаврентьевской летописи были заменены 3 листа. Сам Лаврентий к данной замене не имел никакого отношения - листы 157, 161 и 167 выполены почерками, отличными от его почерка, причём тексты на листах 157 и 167 выполнены одной рукой, а на листе 161 - другой. Следовательно, замена 157 и 167 листов производилась в одно время, а листа 161 - в другое.

На листе 157 изложены события «лета 6738» (1230 г.), когда резко обострились отношения Михаила Черниговского с Ярославом Всеволодовичем. Для улаживания конфликта во Владимир прибыла делегация в составе: митрополит всея Руси Кирилл, епископ черниговский Порфирий, игумен киевского монастыря святого Спаса Пётр Акерович. «Послуша убо Ярославъ брата своего старейшаго Гюрья и отца своего митрополита и епископа Порфирья и взя миръ с Михаиломъ», - примирение состоялось. На листе 167 изложены события последних лет жизни Александра Ярославича. Что могло связывать одновременно и Александра, и Михаила? Только одно - Макариевский собор 1547 года, на котором они оба были канонизированы! Между прочим, Михаил Черниговский почитается ещё и в Украинской Греко-Католической Церкви.

На листе 161 описаны события, связанные с нашествием Батыя на Владимирское княжество, т. е. с Юрием Всеволодовичем, который был канонизирован вместе со своими сыновьями патриархом Иосифом в 1645 году. Отметим, что Ярослав Всеволодович был причислен к лику святых только в 1981 году.

Учитывая изложенное, вновь обратимся к Лаврентьевской летописи и рассмотрим события с 1253 по 1263 годы, включая те, которые описаны на вставленном листе 167.

«В лето 6760» (1252 г.) Андрей Ярославич, разругавшись со старшим братом Александром, бежал в Ригу. Примирение братьев состоялось в 1256 году после того как Андрей, вернувшись из «эмиграции», помог галичанам отобрать власть в Великом княжестве Литовском у Александра Ярославича. В знак благодарности за услугу галичане, усадив на великокняжеский престол в Новогрудке Романа Даниловича, определили Андрея в Городец (Полоцкий), т. е. элементарно «кинули» его - пришлось ему идти с извинениями к старшему брату.

О том, что в 1256 году Василий (старший сын Александра Ярославича), изгнанный галичанами из Новогородка (Новогрудка), отправился княжить в Новгород Великий, а Андрей Ярославич - в Городец (Полоцкий), в Лаврентьевской летописи сообщается в последних строчках листа 166: «В лето 6764 (1256). Поехаша князи на Городець, да в Новъгородъ. Князь же Борисъ поеха в Татары, а Олександръ князь послалъ дары. Борисъ же, бывъ Улавчия, дары давъ, и приеха в свою отчину с честью. Тое же зимы по-еха князь Олександръ на емь с суждалци и с ноугородци и емь победи, и много полона приведе, и приеха с честью въ свою отчину». (Подчёркиванием выделен текст, находящийся на вставленном листе 167)

Улавчий - это младший сын Бату, Улагчи, который упоминается в летописи ещё дважды (в 1257 и 1258 годах) на том же вставленном листе 167. «Рашид-ад-дин» указывает, что Бату скончался в 650 г. х. , что почти точно соответствует лету 6761. В свою очередь, Рубрук при возвращении прибыл к Бату и разговаривал с ним 16 сентября 1254 года, следовательно, Бату умер не ранее осени 651 г. х. После смерти Бату его сыновья, Сартак и Улагчи, назначенные ему в преемники, скончались один за другим в 652 г. х. , что соответствует лету 6763. Не сомневаюсь, что их быстрому уходу «поспособствовал» младший брат Бату, Берке, которого изгнал из Персии Хулагу именно в 652 г. х. Убив законных наследников Бату, Берке стал главным правителем в Дешт-и-Кипчаке (степях половецких). Таким образом, в 1256 году (тем более в 1257-м и 1258-м) ни Улагчи, ни Сартаха уже не было в живых - ещё одно свидетельство того, что Бату никакого отношения к Батыю не имел, а его вместе с семейством просто «втянули» в историю Руси уже в конце XIII - начале XIV веков для оправдания княжеских междоусобиц. Кстати, в Лаврентьевской летописи о Берке не сказано ни слова!

Слова «Князь же Борисъ поеха в Татары» означают, что сын Василько Константиновича, внук (по матери) Михаила Черниговского, князь ростовский Борис Василькович стал ещё и хозяином в Переяславле Русском, рядом с которым находилась столица «татар» - город Канович.

Далее: «В лето 6765 (1257) приехаша численици и сщетоша всю землю Сужальскую и Рязаньскую и Мюромьскую, и ставиша десятники, и сотники, и тысящники, и темники, и идоша в Ворду. Толико не чтоша игуменовъ, черньцовъ, поповъ, крилошанъ, кто зрить на святую Богородицю и на Владыку». Десятники, сотники, тысячники и темники - это войсковые начальники, поэтому здесь речь идёт о комплектовании войска, а не о сборе налогов. Следовательно, Александр Ярославич начал собирать войско для изгнания галичан из Литвы. В результате: «В лето 6766 (1258) …поидоша князи в Татары - Олександръ, Андрей, Борисъ, Яраславъ тферьский, чтивше Улавчия, и вся воеводы, и отпущени быша въ свою отчину». Т. е. в 1258 году сыновья и внучатый племянник Ярослава Всеволодовича, забыв былые распри и укомплектовав войско, собрались в Кановиче (столице «татар»), откуда направились в Новогородок (столицу Великого княжества Литовского), чтобы изгнать оттуда галичан. «…Тое же зимы и приехаша численици в Володимерь. И поидоша численици и князи к Новугороду Великому - Александръ, Андрей, Борисъ, и щтоша, и поехаша опять в Володимерь. Александра же удержаша ноугородци и чтиша и много. Олександръ же, давъ имъ рядъ, и поеха с честью въ свою отчину», - галичане изгнаны из Новогрудка, но воинская обязанность распространилась и на Великий Новгород - предстоят более серьёзные сражения.

«В лето 6767 (1259) приеха из Новагорода Олександръ к святей Богородице в Ростовъ…», - Александр Ярославич приехал из Новогрудка в Ростов проконтролировать процесс комплектования войска для битвы при Дурбе, которая состоялась летом 1260 года. Все события этого года описаны в летописи двумя словами и одним числом: «В лето 6768», - и всё! Далее описываются события лета 6769. Вот и нашлась причина замены листа 167 - убрать из летописи упоминание об участии Александра Невского (на тот момент Миндовга) в битве при Дурбе, заметим, в битве более масштабной, чем Ледовое побоище. Наличие таких сведений могло бы отрицательно повлиять на процесс канонизации Александра в 1547 году.

В австрийских анналах битва при Дурбе упомянута как битва Тевтонского ордена с татарами (Tartari), которые вторглись в Пруссию: «1260. Hoc anno Tartari multa mala fecerunt in Pruzia. Contra quos congregati sunt fratres de domo Teutonicorum, in die sancte Margarete simul pugnantibus occisi sunt fratres de domo Teutonicorum…». («1260. В этот год татары напали на Пруссию. Против них ополчились братья Тевтонского ордена, сошлись в битве в день святой Маргариты, и были разбиты братья Тевтонского ордена…»)

Таким образом, «дети Тарха и Тары» (тартаре) надолго отбили у братьев Тевтонского ордена охоту воевать с Русью.

В битве также участвовал «Тройнат» в составе:

Андрей Ярославич (Товтивил) - брат Александра;

Василий Александрович (Войшелк, Тройден) - старший сын Александра;

Тимофей Александрович (Довмонт) - второй сын Александра.

После битвы Александр Ярославич отказался от католичества и вернулся в православие. Надобность в большом войске и его обеспечении отпала и в Великом княжестве Владимирском упразднили должности сборщиков налогов, о чём с пафосом и сообщается в летописи: «В лето 6770 (1262) …выгнаша из городовъ: из Ростова, изъ Володимеря, ис Суждаля, изъ Ярославля». В Ярославле сборщика налогов, монаха Зосиму, даже убили, но исключительно по причине его морального разложения: «…бе бо пьяница и студословець, празнословець и кощюньникъ». Этот факт описан в самом начале сохранившегося листа 168.

..
На листе 169 подробно описана битва, за которую впоследствии Александр Ярославич получил прозвище Невский: «И бысть сеча велика надъ римляны. И изби множество бесчислено ихъ, и самому королеви взложи печать на лице острым своимъ копьем». Но она состоялась «в лето 6740», т. е. в 1232 году, когда Александру было всего 12 лет, а не в 1240-м(!), как принято в исторической науке. На 170 листе уже описываются события 1283 и 1284 годов, т. е. из летописи удалили все листы с описаниями событий 1264 - 1282 годов.

Итак, выдающийся государственный деятель XIII века (не только Руси!) Александр Ярославич, как и его отец Ярослав Всеволодович, стал жертвой отступления от принципа: «Кесарю кесарево, а Божие Богу». Для защиты своих подданных, в подавляющем числе ещё язычников (тартар), от радикалов от христианства (крестоносцев) он стал Миндовгом - отступником от православия, что повлекло последующее сокрытие и искажение его деятельности на протяжении 17 лет из всей его 43-летней жизни и дало простор для инсинуаций «настоящих историков».

Вот как характеризует деятельность Александра Ярославича профессиональный историк, профессор Андрей Буровский (в скобках даю свои комментарии):

Современники вовсе не так уж высоко оценивали его деяния. (Какие современники? Кто конкретно?)

Да, в 1240 году, в возрасте 16 лет, он разгромил войско скандинавского ярла Биргера. В 1241 году он лихо воевал с крестоносцами из Тевтонского ордена и 5 апреля 1242 года разбил их на берегу Чудского озера. (Целый ворох нелепиц: битва со шведами состоялась в 1232 году, когда Александру было 12 лет; Биргер получил титул ярла в 1248 году; в 1241 году Александр ещё не воевал с крестоносцами)

Ратные подвиги Александра Невского в Новгороде ценили, но не чрезмерно. А вот захватчивым, жадным, самовластным и неуживчивым называли, и трижды вече распахивало ворота перед Александром Ярославовичем, говоря, что «перед князем путь чист», и никакие его ратные заслуги нисколько не мешали в этом. По крайней мере, национальным героем никто его в Новгороде не считал. (Что, в 1263 году профессор проводил социологический опрос в Новгороде?)

Александр Невский тоже сделал выбор: вместе с ордынским, собственно татарским войском он активнейшим образом подавлял восстание во всех городах Северо-Восточной Руси. Подавлял с невероятной, просто пугающей жестокостью; дружинники Александра Ярославовича Невского, точно так же, как татары, отрезали пальцы, уши и носы, секли кнутом пленных, жгли дома и города. (В какой летописи об этом сказано? Какие конкретно города сжёг Александр?)

Именно тогда кончился на Северо-Восточной Руси вечевой строй. И удавил самоуправление и демократию на этой части Руси не кто иной, как великий князь Владимирский Александр Ярославович Невский. (Александр Ярославич был великим князем Владимирским (1252 - 1263), великим князем Киевским (1246), великим князем Литовским (1247 - 1263). Неприлично профессору не знать элементарных вещей.)

Московия, начало которой положил Александр Невский, станет сильнее других русских государств и сумеет задавить «конкурентов» (почему — особый разговор). И понесет всей Руси традиции холопства, азиатчины. А очень многие стороны нашей же собственной истории от нас же начнут скрывать. И потому истории о том, как национальный герой Руси-России Александр Невский разорял Русь вместе с монголами, вы не найдете ни в одном учебнике по истории, ни в одном официальном справочнике советского времени. (Монголы были на Руси только в воспалённом воображении профессора. Как можно разорять Русь вместе с фантомом?)

Примечательно ещё то, что Лаврентий писал летопись для Дмитрия Константиновича - князя Суздальского с 1356 года, великого князя Суздальско-Нижегородского с 1365 года, великого князя Владимирского в 1360 -1363 годах, правнука Андрея Ярославича (того самого Товтивила, младшего брата и убийцы Александра Невского) - князя Полоцкого и Городецкого, потомкам которого после убийства Александра Ярославича, с «разрешения хана» досталось Суздальское княжество.

Летопись Лаврентьевская — летопись XIV в., сохранившаяся в единственном пергаменном списке (ГПБ, F.п.IV.2), переписанном в 1377 г. монахом Лаврентием по заказу великого князя Суздальско-Нижегородского Дмитрия Константиновича. Текст Л. доведен до 6813 (1305) г. В шести местах обнаруживаются пропуски текста: 1) 6406 (898) — 6430 (922) гг.; 2) кон. 6596 (1088) — нач. 6597 (1089) гг.; 3) нач. 6705 (1197) г.; 4) 6711 (1203) — 6713 (1205) гг.; 5) 6771 (1263) — 6791 (1283) гг.; 6) 6795 (1283) — 6802 (1294) гг. Первый и пятый пропуски являются следствием утраты листов в рукописи; второй, третий и четвертый, очевидно, принадлежат самому писцу рукописи (Лаврентию) или его непосредственному предшественнику; происхождение шестого пропуска спорно: он мог быть отражением дефекта в непосредственном оригинале или в самой рукописи. Явно не на месте (даже если оно принадлежало летописному тексту), посредине статьи 6604 (1096) г., помещено в Л. Поучение Владимира Мономаха , не читающееся ни в каких других рукописях. Начальные 40 листов Л. написаны уставным почерком, дальнейшие — полууставом, но три листа рукописи (л. 157, 161 и 167) написаны не до конца (хотя текст их последовательно продолжается на следующих листах), иным, чем перед ними (уставным), почерком, на пергамене с иной разлиновкой строк. Л. принадлежала до начала XVIII в. владимирскому Рождественскому монастырю, затем была привезена в Петербург, а в 1792 г. приобретена А. И. Мусиным-Пушкиным, подарившим ее затем Александру I (рукопись была помещена в Публичную библиотеку). Уже в 1804 г. была предпринята первая попытка издания Л., но она не была доведена до конца, второе издание (1824 г.) также не было завершено; первое полное издание Л. (в ПСРЛ) осуществлено в 1846 г.

Со времени ее открытия для науки Л. постоянно привлекала внимание историков. Ею широко пользовался (наряду с двумя другими «харатейными» летописями — Летописью Новгородской первой по Синодальному списку и Троицкой) Н. М. Карамзин в «Истории государства Российского» (именуя ее «Пушкинской» — по имени владельца). До конца XIX в. исследователей Л. особенно привлекала ее начальная часть — содержащаяся в ней Повесть временных лет в редакции Сильвестра. Первой работой, посвященной Л. в целом, было исследование И. А. Тихомирова, пытавшегося определить отдельные источники Л. — «сказания» и «походные заметки»; он пришел к заключению, что в Л., «кроме Повести временных лет и южнорусских летописей, вошли известия, записывавшиеся сначала по преимуществу во Владимире (до смерти Всеволода III), а потом в Ростове, Суздале и Твери; есть также несколько известий костромских и ярославских, переяславских и рязанских».

На новую почву вопрос о происхождении Л. был поставлен А. А. Шахматовым в его отзыве на работу И. А. Тихомирова. А. А. Шахматов указал, что Л. не только сама представляла собою свод (это понимал и И. А. Тихомиров), но и основывалась на более ранних сводах. Для определения этих сводов-протографов необходимо было поэтому сравнить Л. с другими ранними летописями, и прежде всего с Летописью Радзивиловской и Летописью Троицкой . Такое сравнение обнаружило, что Л. особенно близка к Троицкой, Радзивиловская также сходна с Л. (вплоть до 6711 (1203) г.), однако в отличие от Троицкой, Радзивиловская на всем протяжении имеет редакционные отличия от Л. А. А. Шахматов сделал отсюда вывод, что в основе Л. — Троицкой и Радзивиловской (и сходных с нею летописей) лежал Владимирский летописный свод кон. XII — нач. XIII в., но в разных редакциях. Различие в изложении событий после смерти Андрея Юрьевича Боголюбского (1175 г.) дает основание предполагать, что в основе Л. лежала более ранняя редакция Владимирского свода (1185 г. — по А. А. Шахматову, 1177 и 1193 гг. — по М. Д. Приселкову), еще не отразившая тенденциозных добавлений, связанных с политикой Всеволода Юрьевича Большое Гнездо (добавления имени Всеволода к известиям о его брате Михалке), а в основе Радзивиловской — более поздняя (Владимирский свод начала XIII в., дошедший через посредство Переяславского свода 1216 г.). Сопоставление Л. с Летописью Ипатьевской также обнаружило совпадения между ними, но гораздо более редкие. А. А. Шахматов объяснял их отчасти взаимными влияниями северно-русского и южнорусского (отразившегося в Ипатьевской летописи) летописания XII—XIII вв., отчасти же тем, что источником Л. и Ипатьевской (не отразившимся на Радзивиловской) был общерусский летописный свод — Полихрон начала XIV в. Влиянием Полихрона начала XIV в. А. А. Шахматов объяснял и совпадение двух известий (6725 г. и 6731 г. — начало битвы на Калке) Л. и НIЛ.

Важное место в исследованиях Л. занимает работа М. Д. Приселкова. Проанализировав заключительную часть Л., М. Д. Приселков пришел к выводу, что свод 1305 г., лежащий в основе ее, был не митрополичьим сводом начала XIV в. (Полихроном), а великокняжеской летописью владимиро-тверского князя Михаила Ярославича — ряд известий из семейного летописца тверского князя содержится в конце Л. Он также отверг объяснение сходства Л. с Ипатьевской отражением в них Полихрона. Текст Ипатьевской летописи доходил до конца XIV в.; наличие сходных известий в обоих летописях (почти все они читаются также и в Радзивиловской) естественнее всего может быть объяснено взаимными влияниями северного и южного летописания в XII—XIII вв. Осуществленная им реконструкция Троицкой летописи позволила М. Д. Приселкову сопоставить Л. и Троицкую на всем их протяжении и установить, что они сходны вплоть до 6813 (1305) г. — т. е. до кончания Л. Он пришел к выводу, что в обеих летописях отразился владимирский великокняжеский свод 1305 г.; Лаврентьевский список 1377 г. может рассматриваться как «простая копия», старательное, но не всегда удачное воспроизведение «очень ветхого экземпляра свода 1305 г.». Тот же самый свод 1305 г. был положен и в основу свода 1408 г. — Троицкой летописи.

Выводы М. Д. Приселкова были в основном приняты в научной литературе последующего времени. Свод 1305 г., дошедший в составе Л., отражал владимирскую летописную традицию, но она была довольно сложной. В основе Л. лежало несколько владимирских сводов XII—XIII вв., опиравшихся на различные источники. Южные известия XII в. восходили во владимирском своде XII в. к летописанию Переяславля Южного, где княжили близкие родичи владимирских Мономашичей, и, возможно, также к его киевской переработке. Северное летописание в Л. также было неоднородным — уже с начала XIII в. в известиях Л. слито собственно владимирское летописание (связанное с сыном Юрием и Ярославом Всеволодовичами) и летописание Ростова (где княжил старший сын Всеволода Большое Гнездо Константин, первоначально обделенный при разделе отцовского наследия). Н. М. Бережков обратил внимание на смену календарных стилей в Л., важную для понимания соотношения этой летописи с другими. До 6678 (1170) г. в Л. преобладал (как и в Повести временных лет) мартовский стиль, с 6679 г. его сменяет ультрамартовский стиль (когда, начиная с марта, различие между датой от С. М. и датой н. э. равняется 5509 годам), со второй годовой статьи 6714 г. и до 6793 (1285) г. вновь следует мартовский, опять сменяющийся на протяжении 6802—6813 гг. (до конца Л.) ультрамартовским. Наличие в Л. двух статей за 6714 г. (излагающих события двух разных следующих друг за другом годов) Н. М. Бережков объяснял тем, что здесь происходила смена стилей, и первая статья 6714 г. была ультрамартовской, а вторая — мартовской. Но текст с 6711 по 6713 г. в Л. отсутствует, а сопоставление с близкой к Л. Троицкой летописью (текст которой сохранился в Летописи Симеоновской) позволяет восполнить этот пробел; между тем, в Троицкой (Симеоновской) с 6708 (1200) г. употребляется мартовский стиль, Очевидно, это объяснялось тем, что свод 1305 г. с начала XIII в. отражал новый источник — ростовское летописание, где календарный стиль был мартовским. Первой статье, датированной в Л. 6714 г., соответствует в Троицкой 6713 г., второй — 6714 г. (по мартовскому стилю). Можно думать поэтому, что и в своде 1305 г. первая из этих статей была датирована 6713 г., а дата «6714» представляет собой поправку Лаврентия (или его непосредственного предшественника), пользовавшегося дефектным текстом, где отсутствовали года 6711—6713, и проставившего годовую дату по догадке. В Радзивиловской даты, начиная с 6711 г., сохраняют ультрамартовский стиль (в Летописце Переяславля Суздальского до 6721 г.), установившийся во владимирском летописании с 6679 (1170) г., и именно это календарное различие свидетельствует о смене источника в Л. с начала XIII в.

Двойственное — владимирское и ростовское — происхождение Л. сказалось и на Повести о нашествии Батыя 1237—1239 гг. Рассказ этот состоит из различных элементов — владимирских и ростовских записей (двойственное происхождение привело к тому, что о некоторых событиях здесь рассказано дважды), литературных «общих мест», особого рассказа о гибели ростовского князя Василька Константиновича и т. д. Объединение этих различных элементов в единый рассказ могло произойти в разное время: вскоре после завоевания, когда Владимир был разгромлен и центр летописания перенесен в Ростов, в 80-х г. XIII в., когда, по-видимому, были соединены в общую летопись владимирские своды конца XII в. и начала XIII в. (отразившиеся в Радзивиловской летописи), или в 1305 г. при создании оригинала Л. Представляются неубедительными попытки датировать этот рассказ концом XIV в. — временем написания списка Лаврентия. Реконструкция текста Троицкой летописи позволяет с достаточной уверенностью утверждать, что рассказ о нашествии Батыя совпадал в ней с Л. Если бы мы предполагали, что рассказ Батыя создан в 1377 г., при написании списка Лаврентия, то необходимо было бы возводить Троицкую летопись к списку 1377 г. или к ее последующим отражениям. Но в ряде случаев Троицкая передает общий текст до 1305 г. лучше, чем список Лаврентия (в ней не было пропусков Л. за 6406—6430, 6596, 6705, 6711—6713, 6771—6791, 6795—6802 гг., она включает имена, пропущенные в Л. Л., в частности, имена деятелей XIII в.) — следовательно, она восходит не к списку 1377 г., а к своду 1305 г.

Изучение Л. еще требует ряда дальнейших исследований. Не решен вопрос о происхождении нескольких известий Л., совпадающих с НIЛ (предполагалось, что они — рязанского происхождения, но возможно, что их источником было новгородское летописание), о времени соединения владимирской и ростовской летописной традиции. Заслуживают также внимания кодикологические особенности списка 1377 г. (несколько листов в Л. явно вклеено задним числом, но это могло объясняться случайными обстоятельствами — порчей листов при переписке).

В целом Л. несомненно была выдающимся памятником древнерусской литературы и общественной мысли. Оригинал Л. был создан при владимирско-тверском князе Михаиле Ярославиче, первом русском князе, решившемся после нашествия Батыя на прямое сопротивление хану (1317 г.) и казненном за это в Золотой Орде. Свод 1305 г. не мог выступать против татарского ига открыто, но ряд рассказов этого свода (рассказ о нашествии Батыя, о расправе с князем Романом Рязанским, не сохранившийся в Л. из-за дефектности текста, но дошедший в Троицкой; о расправе, учиненной баскаком Ахматом в Курском княжестве в 1283—84 гг.) ярко рисовал жестокость завоевателей и производил сильное впечатление на читателей. Через свод 1408 г. (Троицкую летопись), свод 1448 г. (Летописи Софийская I и Новгородская IV) и летописный свод Московский великокняжеский конца XV в. Л. оказала глубокое влияние на последующее летописание.

Изд. : ПСРЛ, т. 1, 1846; 2-е изд.: Л., 1926—1928, вып. 1—3 (фототип. воспроизв.: М., 1961); Летопись по Лаврентьевскому списку / Изд. Археогр. ком. СПб., 1872; 2-е изд.: СПб., 1897.

Лит. : Беляев И. Д. Русские летописи по Лаврентьевскому списку с 1111 по 1169 г. — ВОИДР, 1849, кн. 2, отд. 1, с. 1—26; Яниш Н. Н. Новгородская летопись и ее московские переделки. М., 1876; Тихомиров И. А. О Лаврентьевской летописи. — ЖМНП, 1884, октябрь, отд. 2, с. 240—270; Шахматов А. А. 1) Разбор сочинения Тихомирова «Обозрение летописных сводов Руси Северо-Восточной». СПб., 1899, с. 6—20; 2) Общерусские летописные своды XIV и XV вв. — ЖМНП, 1900, ноябрь, отд. 2, с. 149—151; 3) Разыскания, с. 245—246; 4) Обозрение, с. 9—37, 365; Приселков М. Д. 1) Летописание XIV в. — В кн.: Сборник статей по русской истории, посвященных С. Ф. Платонову. Пг., 1922, с. 28—39; 2) «Летописец» 1305 г. — Века. Пг., 1924, т. 1, с. 30—35; 3) История рукописи Лаврентьевской летописи и ее изданий. — Учен. зап. ЛГПИ, 1939, т. 19, с. 175—197; 4) История русского летописания XI—XV вв. Л., 1940, с. 60—113; Комарович В. 1) Лаврентьевская летопись. — Ист. рус. лит., 1945, т. 2, с. 90—96; 2) Из наблюдений над Лаврентьевской летописью — ТОДРЛ, 1976, т. 30, с. 27—57; Бережков Н. Г. Хронология русского летописания. М., 1963, с. 41—123; Насонов А. Н. 1) Лаврентьевская летопись и владимирское великокняжеское летописание первой половины XIII в. — ПИ, 1963, т. 11, с. 429—480; 2) История летописания XI — нач. XVIII в. М., 1969, с. 80—225; Прохоров Г. М. 1) Кодикологический анализ Лаврентьевской летописи. — В кн.: Вспомогат. ист. дисциплины. Л., 1972, т. 4, с. 83—104; 2) Повесть о Батыевом нашествии в Лаврентьевской летописи. — ТОДРЛ, 1974, т. 28, с. 77—98; Лурье Я. С. 1) Лаврентьевская летопись — свод начала XIV в. — ТОДРЛ, 1974, т. 29, с. 50—67; 2) Общерусские летописи XIV—XV вв. Л., 1976, с. 17—36; Fennell J. L. I. 1) The Tale of Baty’s Invasion of North-East Rus’ and its Reflexion in the Chronicles of the XIII-th — XV-th Centuries. — Russia Mediaevalis, München, 1977, t. 3, p. 41—60; 2) The Tale of the Death of Vasil’ko Konstantinovič: A Study of the Sources. — In: Osteuropa in Geschichte und Gegenwart. Festschrift für G. Stökl zum 60. Geburtstag. Köln; Wien, 1977, p. 34—46.

Я. С. Лурье

Лаврентьевская летопись, пергаменная рукопись, содержащая копию летописного свода 1305, сделанную в 1377 группой переписчиков под руководством монаха Лаврентия по заданию суздальско-нижегородского князя Дмитрия Константиновича со списка начала 14 в"Повести временных лет"и доводится до 1305. В рукописи отсутствуют известия за 898-922, 1263-1283, 1288-94. Свод 1305 представлял собой великокняжеский владимирский свод, составленный в период, когда великим князем владимирским был тверской князь Михаил Ярославич. В основе его лежал свод 1281, дополненный (с 1282) тверскими летописными известиями. Рукопись Лаврентия была написана в Благовещенском монастыре в Нижнем Новгороде или во Владимирском Рождественском монастыре. В 1792 её приобрёл А. И. Мусин-Пушкин и впоследствии преподнёс Александру I, который передал рукопись Публичной библиотеке (ныне им. М. Е. Салтыкова-Щедрина), где она и хранится. Полное издание осуществлено в 1846 ("Полное собрание русских летописей", т. 1) .

С именем суздальско-нижегородского князя Дмитрия Константиновича связан летописный свод, составленный для него в 1377 г. по поручению епископа Дионисия мнихом Лаврентием и являющийся древнейшим из всех сохранившихся и бесспорно датируемых списков русской летописи.

Добытые исследованиями акад. А. А. Шахматова и М. Д. Приселкова бесспорные выводы сводятся к признанию переписанного Лаврентием памятника за тожественный с протографом Троицкой летописи великокняжеский Летописец 1305 г., между Лаврентьевским списком которого и тем, что Лаврентий списывал (т. е. этим самым сводом 1305 г.), никаких промежуточных этапов летописания не было. Следовательно, все то в списке Лаврентия, что по каким бы то ни было соображениям возвести к своду 1305 г. оказалось бы невозможно, надо без колебаний приписать ему самому. Работа мниха Лаврентия над его летописным источником отчетливо характеризуется анализом рассказа о татарском нашествии 1237 г.

Рассказ Лаврентьевской летописи под 1237-1239 гг., начинаясь с описания рязанских событий, касаясь Коломны и Москвы, живо и подробно рисует затем осаду и взятие Владимира, упоминая попутно о взятии Суздаля; ведет затем нас на Сить, где стали станом Юрий Всеволодович и Василько ростовский и куда приносят Юрию весть о гибели Владимира, которую он оплакивает; кратко говорится затем о победе татар и убиении Юрия; с подробностями ростовского происхождения изображается далее кончина Василька; говорится о погребении Юрия, и все заканчивается его похвалой.

Старшая версия рассказа об этих событиях читалась в Троицкой летописи, текст которой восстанавливается по Воскресенской. Эта старшая версия содержалась и в летописном источнике, который переделывал мних Лаврентий. Весь рассказ в целом, как он выглядел в Троицкой летописи, рисуется в следующем виде.

Более подробный, чем в Лаврентьевской летописи, пересказ рязанских событий и связанных с ними (а не с Юрием владимирским) событий в Коломне, сменялся, как в Лаврентьевской, описанием осады и взятия Владимира с мелкими, но существенными от нее отличиями; после общего с Лаврентьевской указания на исход 6745 г., рассказ непосредственно переходил к отсутствующему в Лаврентьевской летописи эпизоду с Дорожем, послом князя Юрия, отправленным разведать местонахождение татар, к выдержанной в тоне воинских повестей картине битвы на Сити, с кратким упоминанием об убиении Юрия, и с подробным изображением кончины Василька; церковный элемент ограничивался тремя молитвами Василька с привнесениями в них стиля причитаний; «похвала» Васильку перечисляла затем его мирские достоинства; «похвалы» Юрию не было; рассказ заканчивался перечнем князей, во главе с Ярославом, спасшихся от татар, «молитвами святыя богородица». Первоначальность этой восстановленной редакции рассказа о Батыевой рати в Троицкой летописи, а, следовательно, в Летописце 1305 г., сравнительно с близкой к ней, но более распространенной редакцией в Лаврентьевской, не подлежит сомнению. Все распространения, сокращения или замены в Лаврентьевской сравнительно с тем, что читалось о Батыевой рати в Летописце 1305 г., могли быть сделаны только тем, кто этот Летописец в 1377 г. собственноручно переписывал, т. е. мнихом Лаврентием. Его авторский вклад в рассказ о Батыевой рати теперь может быть, следовательно, легко обнаружен.

Свой труд над текстом протографа мних Лаврентий начал с пропуска той обличительной тирады о небратолюбии князей, которая читалась, несомненно, в Летописце 1305 г. и, восходя к рязанскому своду, направлена была против князя Юрия Всеволодовича.

В Лаврентьевской летописи весь рязанский эпизод сокращен, но при этом так, что ни переговоры рязанцев с Юрием Всеволодовичем, ни его отказ им в помощи даже не упомянуты; нет и вызванной всем этим грозной тирады. Нет, кроме того, упоминания о татарских послах к Юрию во Владимир; отбросив его вместе со всем остальным во вступительном эпизоде о Рязани, Лаврентий учел, однако же, это упоминание ниже: им начинается та «похвала» Юрию, на которой заканчивается в Лаврентьевской летописи весь рассказ о Батыевой рати и которой не было в Троицкой и в Летописце 1305 г. Вот это-то собственное послесловие к рассказу в целом Лаврентий и начинает с опущенной в начале детали протографа. «Бяхуть бо преже прислали послы свое злии ти кровопийци, рекуще: мирися с нами; он же (Юрий) того не хотяше, яко же пророк глаголеть: брань славна лучше есть мира студна». Деталь о татарских послах из осудительного для Юрия Всеволодовича контекста (в протографе) перенесена, таким образом, Лаврентием в свой собственный контекст хвалебный. Понятным только для современников полемизмом проникнута поэтому вся «похвала» в целом. У русских летописцев издавна было в обычае полемизировать с тем, что выпускалось из протографа при переписке. Вспомним полемику киевского летописца о месте крещения Владимира. Так же точно и в данном случае «похвала» Юрию мниха Лаврентия полемизирует с пропущенной, при переписке протографа, гневной инвективой рязанца. Обвинению там князя Юрия в небратолюбии «похвала» с первых же слов противополагает нечто прямо обратное: «се бо чюдный князь Юрьи потщася божья заповеди хранити... поминая слово господне, еже рече: о семь познають вы вси человеци, яко мои ученици есте, аще любите друг друга». Что «похвала» Юрию вообще не некролог, написанный после его смерти тотчас, а литературный памятник с большой перспективой в прошлое, - видно сразу же из его литературных источников. Она вся как бы соткана из выборок в предшествующем тексте той же Лаврентьевской летописи. Основой послужила читающаяся там под 1125 г. «похвала» Владимиру Мономаху, расширенная выписками из статей об отце Юрия - князе Всеволоде и его дяде - Андрее Боголюбском.

Мозаичный подбор применимых к Юрию летописных данных о его предках: отце Всеволоде, дяде Андрее и прадеде Владимире Мономахе, в ответ при этом на опущенную в начале отрицательную его характеристику из переписывавшегося протографа, - литературный прием, во всяком случае, не современника. Задачу исторической реабилитации современник выполнил бы, конечно, иначе. Только у биографа из другой эпохи могло оказаться в распоряжении так мало подлинных фактов о реабилитируемом лице. Из всей «похвалы» ведь только вставку о строительной деятельности Юрия можно признать за конкретный признак данного исторического лица, да и то слова «грады многы постави» имеют в виду не столько факты, сколько далеко отстоящую от них, по времени возникновения, легенду. А все остальное - просто перенесенные на Юрия отвлеченные признаки чужих книжных характеристик. И замечательно, что прием этот у Лаврентия «похвалой» не ограничивается; он распространяется и на весь предшествующий рассказ о самом нашествии. Кое-что, впрочем, в него внесли из той же летописи еще до Лаврентия предыдущие редакторы этого рассказа.

Большую часть приурочений выборок из рассказов о половецких набегах к событиям 1237 г. есть все основания приписать самому Лаврентию; даже авторское послесловие, заканчивавшее когда-то собою повествование о набеге 1093 г. Начального Киевского свода («Се бо аз грешный и много и часто бога прогневаю и часто согрешаю по все дни»), целиком повторил и Лаврентий, с характерною лишь припиской: «Но ныне на предреченая взыдем». Весь дальнейший отрывок опять пропитан подобными предыдущим заимствованиями. В основу положена летописная статья 1015 г. о кончине Бориса и Глеба; но есть заимствование и из статьи 1206 г. На заимствованной основе строится, как видим, новый литературный образ: плач Глеба об отце и брате разрастается у Юрия в риторический плач о церкви, епископе и «о людях», жалеемых превыше себя и своей семьи. Самый плач заимствуется из рассказа о кончине жены Всеволода, матери Юрия.

Дальнейшая переработка протографа под пером Лаврентия выразилась в переносе на скупо представленного там Юрия черт и признаков главного (первоначально) действующего лица, ростовского Василька, а также Андрея Боголюбского и отца Василька, Константина (под 1175, 1206 и 1218 гг.). Лаврентий умышленно не передает, однако, слов протографа о погребении Василька: «Не бе же слышати пения в мнозе плаче»; их, как и дату, он приурочивает ниже к Юрию. А на место этих, отнятых у Василька слов, - перед светской его «похвалой» - Лаврентий опять помещает нечто, относящееся не к Васильку, а к Юрию: подробность о вложении в гроб головы Юрия, в протографе, вернее всего, не читавшуюся вовсе.

Итак, весь литературный труд мниха Лаврентия, в пределах статьи о Батыевой рати, сосредоточен на одном образе князя Юрия. Чтобы снять с него тень, наложенную предшествующим летописанием, мних Лаврентий проявил много изобретательности и старания. Едва ли так уж прост был отбор всего, что могло пригодиться, с отдельных страниц и строк десяти летописных статей (под 1015, 1093, 1125, 1175, 1185, 1186, 1187, 1203, 1206, 1218 гг.) о шести разных лицах; свои черты передали Юрию, под пером Лаврентия, св. Борис и Глеб, Владимир Мономах и Андрей Боголюбский, Всеволод и его княгиня, наконец, даже одновременно с Юрием убитый Василько. Сразу видно при этом, что цель, руководившая пером Лаврентия, неразрывно была связана с его званием «мниха»: полуфольклорному стилю воинских повестей, который присущ был рассказу в протографе, Лаврентий со всей решительностью противополагает отвлеченно-риторический стиль житий с молитвами, «плачами» и «похвалами». Не разговорная речь, а книга, не отзвук песни, а цитата характеризуют его вкус и приемы. Цитата из предшествующего содержания памятника есть, между прочим, и в собственном послесловии Лаврентия ко всей летописи: «Радуется купець прикуп створив, и кормьчий в отишье пристав, и странник в отечьство свое пришед; также радуется и книжный списатель, дошед конца книгам»; из трех уподоблений «списателя» одно, во всяком случае, Лаврентий тоже отыскал в переписывавшейся им летописи: под 1231 г. кто-то из его предшественников летописцев просит в молитве, «да и аз... направляя, корабль словеси в тихо пристанище введу».

Время, когда труд Лаврентия был выполнен, известно (из того же послесловия) с точностью: между 14 января и 20 марта 6885 (1377) г. В том же послесловии он сам называет благословившего его на труд епископа Дионисия «нашим епископом Суждальским и Новгородским и Городецким». Приписка Лаврентия к цитатам из статьи 1125 г. в «похвале» князю Юрию (о «великой пакости землям» от злых кровопийц половцев и татар, - «еже и зде многа зла створиша»), намекая на что-то вполне конкретное и недавно лишь происшедшее «зде», т. е. там, где Лаврентий трудился, приписка эта, датируемая, как и вся рукопись, январем - мартом 1377 г., показывает, что Лаврентий писал летопись в Нижнем-Новгороде: в затяжной полосе татарских «пакостей землям» был около 1377 г. из трех городов епископа Дионисия только Нижний. В той же «похвале» Юрию Лаврентий упомянул только нижегородский Благовещенский монастырь. Для такого предпочтения повод мог быть только в принадлежности к братии этого монастыря самого Лаврентия. Рассказ же о начале того монастыря, где составлялась летопись, хотя бы и в краткой форме простого упоминания, был, как известно, у русских летописцев в обычае издавна.

О нижегородском Благовещенском мужском монастыре известно, что он, действительно, был основан Юрием Всеволодовичем, одновременно с Нижним, в 1221 г., но, придя позже в упадок, был восстановлен заново, как раз незадолго перед 1377 г. Совпав с расцветом только что обновленного Константином Васильевичем Суздальско-Нижегородского княжества, это восстановление древнейшего из монастырей новой столицы княжества не обошлось без обычного в таких случаях в древней Руси литературного начинания: в монастыре завелась летопись.

В сводах, отразивших наше областное летописание XIV-XV вв. (в летописях Симеоновской, Ермолинской, Рогожской, Никоновской и др.), есть ряд известий, которые указывают, что, действительно, нижегородский Благовещенский монастырь был средоточием суздальско-нижегородского областного летописания той самой эпохи, когда жил и трудился один из его монахов, «списатель» названной его именем Лаврентьевской летописи.

А так как прославление лица, построившего тот монастырь, где велась данная летопись, тоже было в обычае у русских летописцев издавна, то этим, отчасти впрочем, объясняется и повышенное внимание Лаврентия к Юрию Всеволодовичу. В своде Лаврентия восхваляемый им в 1377 г. князь-строитель принадлежал уже далекому прошлому. Самый размах «похвалы» Юрию Всеволодовичу в Лаврентьевской летописи слишком смел для доморощенной инициативы простого «мниха». Князя Юрия, приравненного в рязанском своде к «окаянному» Святополку, превратить в подобного св. Глебу христолюбца и мученика; на неудачника, погубившего и свой княжеский «корень» и свое княжество, перенести впервые на северо-востоке, задолго до аналогичных опытов над родоначальниками московских князей, династический отблеск имени Мономаха - едва ли бы додумался и осмелился простой монах без соответствующих директив свыше. И что такие директивы у Лаврентия, в самом деле, имелись, видно опять-таки из его послесловия, где он дважды, в торжественных выражениях, назвал своих прямых литературных заказчиков: князя Дмитрия Константиновича и епископа Дионисия. Инициативе последнего и следует, конечно, приписать все смелое своеобразие проделанной Лаврентием самостоятельной летописной работы.

Киево-Печерский монах, игумен одного из нижегородских монастырей, Дионисий в 1374 г. был поставлен епископом восстановленной в Суздальско-Нижегородском княжестве епископии, ведавшей тремя главными городами княжества - Суздалем, Нижним-Новгородом и Городцом. В 1377 г. Дионисий добился учреждения в Суздальско-Нижегородском княжестве вместо епископии - архиепископии, т. е. сделал суздальскую церковь независимой от московского митрополита. Для обоснования своих претензий на эту независимость Дионисий и задумал составление летописного свода, поручив это дело монаху Лаврентию. Из того же замысла Дионисия объясняется и весь труд Лаврентия над литературным портретом самого Юрия.

Право на выделение в автономную от митрополита архиепископию Византия признавала за областями и землями с известным историческим и культурным престижем, в том смысле, как этот престиж тогда понимался: прочности светской власти должна была соответствовать прочность и давность христианского культа, внешним подтверждением чему лучше всего могли служить, в глазах Византии, частные культы местных святых. В поисках такого престижа для своей Суздальско-Нижегородской земли, - перед попыткой превратить ее в архиепископию, - Дионисий и должен был обратить особое внимание на ктитора главных монастырей и храмов в этой земле, строителя одного из ее городов и первого из князей, владевших всеми тремя городами сразу. Недаром в приданных Лаврентием князю Юрию чертах так много того, что могло импонировать как раз грекам: в качестве династа суздальско-нижегородских князей он им выставлен как второй Мономах, родственник византийских василивсов; в своих политических неудачах он не только оправдан как мученик, вроде св. Бориса и Глеба, но и наделен одной специфической добродетелью, у тех отсутствовавшей: преданностью епископу больше, нежели жене и детям; а это не что иное, как заимствование из поучений патриарха Луки Хрисоверга Андрею Боголюбскому в той к нему грамоте (1160), которой постоянно пользовались потом на Руси в качестве нормы княжеско-епископских отношений. Наконец, Лаврентием был придан Юрию агиографический оттенок, с прямым даже упоминанием о мощах Юрия.

Составление Лаврентьевской летописи неразрывно, как видим, связано с учреждением на Руси по инициативе Дионисия второго архиепископства. И так как осуществлению проекта в 1382 г., несомненно, предшествовал сравнительно очень долгий период его обдумывания и всесторонней подготовки, то и есть основания признать одним из актов этой подготовки составление Лаврентьевской летописи. Если, действительно, как можно думать, уже предшественник патриарха Нила, патриарх Макарий, ведя с Дионисием переговоры между 1378 и 1379 гг., звал его уже тогда в Византию, то к сборам его туда как раз в указанный срок, в 1377 г. и могло быть приурочено спешное изготовление Летописца, который мог в переговорах с патриархом понадобиться как документ. А так как поездка Дионисия состоялась не в тот момент, а два года спустя, когда спешно изготовленный список мог быть и перебелен и дополнен, то наша Лаврентьевская летопись и осталась дома.

Чем, однако, кончилась связанная с нею попытка этого смелого печерянина повернуть складывавшееся тогда общерусское государство с московской дороги на нижегородскую?

Роль Москвы могла быть не ясна современникам лишь до 1380 г. Год Куликовской победы должен был многое прояснить. Вернувшись из дипломатической своей поездки только через два года, Дионисий не мог сразу же не оценить в полной мере то, что в его отсутствии произошло. Этим, должно быть, и объясняется явный перелом в его политический ориентации, начиная с 1383 г.: он опять едет в Константинополь, но уже не по делам суздальской архиепископии, а «о управлении митрополии русскыа». На этот раз поставленный в митрополиты сам, Дионисий на обратном пути в Киеве попадает в плен к Владимиру Ольгердовичу и умирает в 1384 г. в «нятии», по словам летописи, т. е. в заключении, пережив только на год Дмитрия Константиновича суздальского. Созданное им архиепископство заглохло само собой, по мере политического распада Суздальско-Нижегородского княжества. В тот же год, когда одного из сопротивлявшихся еще суздальских князей, «отчичей», московские воеводы ловили по «татарским местам» и дебрям, в Суздале случайно найдены были замурованными в стене вывезенные Дионисием в 1382 г. из Царьграда «Страсти господни» - серебряный кивот с изображениями нескольких праздников и надписью, кое в чем напоминающей заключительную приписку Лаврентия. «Божественные страсти, - говорится в надписи, - перенесены изо Царяграда смиренным архиепископом Дионисьем в святую архиепископью в Суздаль, в Новгород, в Городец... при святом патриарсе Ниле, при великом князи Дмитрии Константиновиче». Тот же, что у Лаврентия, перечень городов в титуле Дионисия, то же наименование князя Дмитрия Константиновича «великим», как будто Москва и не существует. Находку с торжеством как трофей перенесли в Москву. Сходная участь ожидала Летописец Лаврентия: тоже предназначенный, по замыслу своих составителей, оспаривать у Москвы ее первенство, он послужил, однако, едва ли не для укрепления собственной московской летописной традиции: по крайней мере, москвичи быстро переняли, что в нем было нового в чисто литературном отношении. Подобно агиографической переработке статьи 1239 г. суздальцем Лаврентием, свои агиографические к ней дополнения из жития своего московского княжеского патрона, Александра Невского, делает и составитель одного из московских сводов. В виде своеобразного сборника собственных княжеских житий начинает тогда же строить свое летописание Тверь. Смоленский справщик Авраамка подражает Лаврентию в послесловии. Наконец, Лаврентьевская летопись вся целиком как источник привлекается составителями больших общерусских сводов Фотия и его продолжателей.

Лаврентьевская летопись является ценнейшим памятником древнерусского летописания и культуры. Последним и наиболее качественным изданием ее текста является публикация 1926-1928 гг. , выполненная под редакцией акад. Е. Ф. Карского. Труд этот давно уже стал библиографической редкостью, и даже фототипическое воспроизведение его, предпринятое в 1962 г. под наблюдением акад. М. Н. Тихомирова (тираж 1600 экз.), не могло удовлетворить потребностей историков, лингвистов, работников культуры и просто читателей, интересующихся русской историей. Переиздание I тома Полного собрания русских летописей, осуществленное издательством «Языки русской культуры», призвано восполнить указанный пробел.

Рукопись хранится в Российской национальной библиотеке под шифром F. п. IV. 2. Пергаменный кодекс, в малую «десть», на 173 листах, писан в основном двумя писцами: первый писец переписал лл. 1 об. - 40 об. (первые 8 строк), второй - лл. 40 об. (начиная с 9-й строки) - 173 об. Исключением являются только лл. 157, 161 и 167: они вставные, нарушают естественный порядок разлиновки и имеют в конце пробелы, что свидетельствует о неумении писца пропорционально распределить текст на площади листа. Текст на лл. 157-157 об., 167-167 об. переписал третий писец (впрочем, его почерк очень похож на почерк первого писца), а на лл. 161-161 об. - второй писец, но его продолжил (с конца 14-й строки оборота листа) третий писец. Первые 40 листов рукописи писаны в один столбец, последующие - в два столбца.

Основной (второй) писец назвал себя в приписке на лл. 172 об. - 173: это был монах Лаврентий, переписавший летопись в 1377 г. для суздальско-нижегородского великого князя Дмитрия Константиновича, по благословению Суздальского епископа Дионисия. По имени писца летопись и получила в научной литературе название Лаврентьевской.

В настоящее время в рукописи Лаврентьевской летописи обнаруживаются пропуски: между лл. 9 и 10 отсутствуют 6 листов с текстом 6406-6429 гг., после л. 169-5 листов с текстом 6771-6791 гг., после л. 170-1 лист со статьями 6796-6802 гг. О содержании утраченных листов можно судить по сходным с Лаврентьевской Радзивилов ской и Троицкой летописям.

В литературе имеется и другое суждение - не о механическом, а о творческом характере работы Лаврентия и его помощников над летописью в 1377 г. Некоторые исследователи предполагают, в частности, переработку в составе Лаврентьевской летописи рассказа о Батыевом нашествии на Русь. Однако, обращение к Троицкой летописи, независимо от Лаврентьевской передающей их общий источник, не подтверждает этого мнения: Троицкая в рассказе о событиях 1237-1239 гг. совпадает с Лаврентьевской. Более того, все специфические особенности рассказа о Батыевом нашествии в составе Лаврентьевской летописи (идейная направленность, литературные приемы составителя) органично вписываются в историко-культурный фон XIII в. и не могут быть выведены за пределы хронологических рамок этого столетия. Внимательное изучение особенностей текста повести о Батыевом нашествии на Русь в составе Лаврентьевской летописи приводит к выводу о создании ее в начале 80-х гг. XIII в.

О судьбе самой рукописи Лаврентьевской летописи известно немного. На загрязненном л. 1 можно разобрать запись «Книга Рожесвенсково монастыря Володимерь скаго», которая не очень уверенно датируется концом XVI - началом XVII в. Но в XVIII в. рукопись оказалась в собрании Новгородского Софийского собора, где с нее в 1765 г. в Новгородской семинарии была сделана копия (хранится в БАН под шифром 34.2.32). В 1791 г. из Новгорода в числе прочих рукописей Лаврентьевская летопись была отправлена в Москву и попала к обер-прокурору Синода гр. А. И. Мусину-Пушкину. В 1793 г. А. И. Мусин-Пушкин издал по этой рукописи Поучение Владимира Мономаха, в начале же XIX столетия граф преподнес манускрипт в дар императору Александру I, который и передал его в Публичную библиотеку. Это произошло во всяком случае до 1806 г., так как 25 сентября 1806 г. директор библиотеки А. Н. Оленин подарил копию с Лаврентьевской летописи графу С. С. Уварову (копия хранится в БАН под шифром 32.11.10: подносная запись на л. 1 выполнена рукой А. Н. Оленина, сама рукопись переписана археографом А. И. Ермолаевым - при этом следует обратить внимание, что использована бумага с датами 1801 и 1802 гг.).

Запись о принадлежности рукописи Лаврентьевской летописи Владимирскому Рождественскому монастырю послужила основанием для предположения, что монах Лаврентий писал во Владимире и что труд его остался во владении Рождественского монастыря . Между тем обнаруживаются явные следы нахождения Лаврентьевской летописи в XVII в. в нижегородском Печерском монастыре, где она была непосредст венно использована при составлении особого Печерского летописца. Печерский летопи сец известен нам в двух списках: 1) РГБ, ф. 37 (собр. Т. Ф. Большакова), № 97, 70-80-е гг. XVII в.; 2) ГИМ, собр. Московского Успенского собора, № 92, кон. XVII в. Если учесть, что Дионисий до своего поставления в епископы был архимандритом именно Печер ского монастыря и что в этом монастыре летопись Лаврентия сохранялась вплоть до XVII в., можно с полным основанием предположить, что великокняжеский свод был переписан в 1377 г. в нижегородском Печерском монастыре местными монахами.

При издании Лаврентьевской летописи в разночтениях использована Радзи виловская летопись.

Радзивиловская летопись хранится в Библиотеке Российской Академии Наук в Санкт-Петербурге под шифром 34.5.30. Рукопись в 1, на 251 + III листах. Летопись расположена на лл. 1-245, водяные знаки этой части рукописи - три вида головы быка - воспроизведены в альбоме Н. П. Лихачева под №№ 3893-3903 (но воспроизведение не совсем точное). На лл. 246-250 об. другим почерком и на другой бумаге переписаны дополнительные статьи («Сказание Данила игумена смиренаго, иже походи ногама своима и очима виде», «Слово святаго Дорофея, епископа Турьскаго, о святых 12 апостол», «Слово святаго Епифания, сказание о пророцех и пророчицах»), филиграни - два вида головы быка под крестом - воспроизведены в альбоме Н. П. Лихачева под №№ 3904-3906. «Судя по бумаге, время написания Радзивиловского списка должно быть отнесено с наибольшей вероятностью к последнему десятилетию XV века», - к такому выводу пришел Н. П. Лихачев . Считаем, что датировку можно существенно уточнить. По наблюдениям Н. П. Лихачева, знак № 3864 из документов 1486 г. «совер шен но подобен по типу знакам летописи». Если говорить о знаках №№ 3896-3898, то они буквально совпадают со знаками Книги 16 пророков (РГБ, ф. 304 / I, № 90) - по нашим уточненным данным (в альбоме Н. П. Лихачева знаки Книги пророков воспроизведены под №№ 1218-1220 с искажениями. Книга пророков писалась Стефаном Тверитиным с 1 октября 1488 г. по 9 февраля 1489 г. Таким образом, палеографиче ские данные позволяют сузить интервал датировки до 1486-1488 гг. На полях летописи имеются многочисленные приписки, которым, по наблюдениям А. В. Чер нецова, свойст венны те же языковые особенности, что и основному тексту, и которые могут быть отнесены к 1487 г. 3 В совокупности приведенные результаты позволяют датировать Радзивиловскую летопись временем около 1487 г. Дополнительные же статьи на лл. 246-250 об. (которые, кстати, отличаются теми же языковыми чертами, что и текст летописи) можно отнести к 90-м гг. XV в.

Радзивиловская летопись - лицевая (украшена более чем 600 миниатюрами), и этим определяется ее выдающееся значение в истории русской культуры. В настоящее время наиболее обоснованной представляется версия о западнорусском происхождении Радзивиловской летописи, в зоне контакта белорусского и великорусского наречий - скорее всего, в Смоленске (А. А. Шахматов, В. М. Ганцов) . К тому же мнению склоняет анализ стилистических особенностей миниа тюр (испытавших значительное западно европейское влияние) и их содержания.

Характер приписок на полях летописи показывает, что рукопись была создана в городской среде, в которой пользовались одобрением вечевые порядки старинных русских городов, их свободы и привилегии. Более поздние записи конца XVI - начала XVII в. на старобелорусском языке свидетельствуют о том, что рукопись в то время принадлежала представителям мелкой шляхты, жителям Гродненского повета. В конце рукописи есть запись, что летопись была подарена Станиславом Зеновевичем князю Янушу Радзивиллу. Следовательно, около середины XVII в. летопись от мелких держателей перешла во владение высшей прослойки белорусской знати . Через посредство князя Богуслава Радзи вилла, имевшего тесные родственные связи с прусскими магнатами, летопись в 1671 г. поступила в Кенигсбергскую библиотеку. Здесь с ней в 1715 г. ознакомился Петр I и приказал снять с нее копию (ныне: БАН, 31.7.22). В 1761 г., когда русские войска заняли Кенигсберг, летопись была взята из Кенигсбергской библиотеки и передана в Библиотеку Академии наук в Петербурге.

Радзивиловская летопись доводит изложение до 6714 г., причем из-за того, что листы были перепутаны в оригинале, события с конца 6711 по 6714 г. оказались изложенными ранее известий 6711-6713 гг. По исследованию Н. Г. Бережкова, статьи 6679-6714 гг. в Радзивиловской летописи (как и в Лаврентьевской) обозначены по ультра мартовскому стилю , следовательно, 6714 г. переводится как 1205 г.

Сравнение Лаврентьевской летописи с Радзивиловской и Летописцем Перея славля Суздальского показывает, что сходный текст этих летописей продолжается как раз до 1205 г. (6714 г. в ультрамартовской датировке). Вслед за окончанием общего источника в Лаврентьевской повторена дата 6714 г., но уже в мартов ском обозначении, и далее следует текст, существенно отличающийся от Летописца Переяславля Суздальского; Радзивиловская же вообще обрывается на статье 1205 г. Можно поэтому полагать, что с 1205 г. связан определенный этап в истории владимирского летописания. Вместе с тем из наблюдений А. А. Шахматова над статьями за 70-е гг. XII в. следует, что в основе Лаврентьевской лежал более ранний вариант свода 1205 г. (в Радзивиловской и Летописце Переяславля Суздальского внесены тенденциозные добавления имени Всеволода Большое Гнездо к известиям о его брате Михалке).

Возможность реконструкции Троицкой летописи обосновал А. А. Шахматов, обнаруживший, что Симеоновская летопись с самого начала (но начинается она только с 1177 г.) до 1390 г. сходна с Троицкой (судя по цитатам Н. М. Карамзина). Капитальный труд по реконструкции Троицкой летописи предпринял М. Д. Приселков , но в свете последних открытий новых древнерусских летописных памятников реконструкция Троицкой летописи должна быть пересмотрена и уточнена.

Троицкая летопись по характеру своих известий, очевидно, составлена при Московской митрополичьей кафедре, но по пристрастию летописца к внутренней жизни Троице-Сергиева монастыря опознается рука инока именно Сергиевой обители. Анализ стилистической манеры и идейной направленности работы сводчика позволяет более точно определить личность составителя летописного свода 1408 г. - им оказался выдающийся писатель Средневековой Руси Епифаний Премудрый, который, будучи монахом Троице-Сергиева монастыря, выполнял обязанности секретаря митрополита Фотия Симеоновская летопись под 6909 г.; надпись издана акад. А. С. Орловым в «Библиографии русских надписей XI-XV вв.». Изд. Акад. Наук СССР, 1936, стр. 81-82. Шахматов А. А. Заметка о месте составления Радзивиловского (Кенигсбергского) списка летописи. М., 1913; Ганцов В. М. Особенности языка Радзивиловского (Кенигсбергского) списка летопи си // ИОРЯС, 1927, т. 32, с. 177-242.

Лаврентьевская летопись" -- пергаменная рукопись, содержащая копию летописного свода 1305, сделанную в 1377 группой переписчиков под руководством монаха Лаврентия по заданию суздальско-нижегородского князя Дмитрия Константиновича со списка начала 14 в. Текст начинается с?Повести временных лет? и доводится до 1305. В рукописи отсутствуют известия за 898?922, 1263?1283, 1288?94. Свод 1305 представлял собой великокняжеский "Владимирский свод", составленный в период, когда Великим Князем владимирским был тверской князь Михаил Ярославич. В основе его лежал свод 1281, дополненный (с 1282) тверскими летописными известиями. Рукопись Лаврентия была написана в Благовещенском монастыре в Нижнем Новгороде или во Владимирском Рождественском монастыре. В 1792 её приобрёл А.И.Мусин-Пушкин и впоследствии преподнёс Александру I, который передал рукопись Публичной библиотеке (ныне им. М.Е.Салтыкова-Щедрина), где она и хранится.

"Лаврентьевская летопись" -- одна из древнейших русских летописей, являющаяся важным историко-литературным памятником восточных славян. Своё название она получила по имени монаха Лаврентия, который по распоряжению Суздальского и Нижегородского Великого князя Дмитрия Константиновича в 1377 переписал её с?ветхого? летописца, излагавшего события до 1305.

В "Лаврентьевскую летопись" вошли записи также из других летописных источников, благодаря чему события русской истории описаны до 1377. Начало публикации летописи относится к 1804, но только в 1846 она была издана полностью в 1-м т. ПСРЛ (2-е переизд. 1872; 3-е переизд. 1897). В изучение сложного по своему составу текста "Лаврентьевской Летописи" большой вклад внесли историки XIX в., а позже? А.А.Шахматов, М.Д.Присёлков, Д.С.Лихачёв.

"Лаврентьевская летопись" является ценным источником исследования событий, связанных с походом на половцев Новгород-Северского князя Игоря Святъславича. В записи под 1186 г. (ошибочно, вместо 1185 г.) здесь помещена повесть, начинающаяся следующим образом: "Того же лета сдумаша Олгови внуци на половци, занеже бяху не ходили томъ лете со всею князьею, но сами поидоша о себе, рекуще: ?Мы есмы ци не князи же такы же собе хвалы добудемъ?. И сняшася у Переяславля Игорь съ двема сынома изъ Новагорода Северьскаго, изъ Трубеча Всеволодъ братъ его, Олговичь Святославъ изъ Рыльска, и Черниговьская помочь и внидоша въ землю ихъ [половцев]".

Повесть "Лаврентьевской летописи" значительно короче повести "Ипатьевской летописи" об этом же походе Игоря Святъславича, тем не менее она в ряде мест сообщает детали, которых нет в?Слове о полку Игореве?.

Текст летописи, содержащий повесть о походе Игоря Святославича 1185, вновь издан в 1-м т. ПСРЛ (М.: Изд-во АН СССР, 1962, стб. 397?398).

Источники:

1804, 1824 гг. -- частичное издание летописи [не завершено];
"Лаврентьевская летопись", 1-е изд., СПб., 1846 (?Полное собрание русских летописей?, т. 1);
"Лаврентьевская летопись", 2-е изд., вып. 1?3, Л., 1926?28;
"Лаврентьевская летопись", 2-е изд. (фототипическое воспроизведение), М., Изд-во АН СССР, 1962.

Литература:

Комарович В.Л., "Лаврентьевская летопись" // "История русской литературы", т. 2, ч. 1, М. ? Л., 1945;
Насонов А.Н., "История русского летописания XI ? начала XVIII в.", М., 1969, гл. 4;
Франчук В.Ю., "О создателе версии похода князя Игоря на половцев в 1185 г. в Лаврентьевской летописи" // "?Слово о полку Игореве? и его время", М., ?Наука?, 1985, стр. 154?168;
Шахматов А.А., "Обозрение русских летописных сводов XIV?XVI вв.", М., Л., 1938, стр. 9?37;
Приселков М.Д., "История русского летописания XI-XV вв.", М., 1996, стр. 57?113.

Метки темы:
Древнерусские летописи